Роман Полшведкин: «Природе надо помогать»

В июле этого года в Усинском районе произошел разлив нефтесодержащей жидкости. Причиной аварии стало то, что на Южно-Ошском нефтяном месторождении отказал промысловый трубопровод компании «Нобель-Ойл». Увы, этот инцидент – далеко не единичный. Ежегодно в СМИ сообщают об авариях и следующих за ними разливах «черного золота». Чтобы понять, почему они происходят, как их ликвидируют и кто несет за это ответственность, «Регион» решил поговорить с Романом Полшведкиным, экс-министром природных ресурсов и охраны окружающей среды республики, представителем «Проектного офиса развития Арктики» в Коми.

«Всегда что-то случается»

– Роман Викторович, что сегодня можно сказать о масштабах июльского разлива?

– В соответствии с актом о лесонарушении Усинского лесничества площадь загрязнения равна 0,91 га. Об объемах говорить сложно, они будут окончательно подсчитаны после расследования аварии Ростехнадзором и Росприроднадзором. В комиссионных актах проходит цифра около 1 кубического метра. Однако по характеру и площади загрязнения очевидно, что она сильно занижена. По экспертной оценке, это могут быть десятки кубических метров, но, думаю, не более 50.

Основная проблема состоит в том, что предприятие попыталось скрыть сам факт загрязнения и не приняло мер по его ликвидации и предотвращению распространения. Именно из-за этого загрязнение так сильно распространилось по реке Колва. Кроме того, предприятие эксплуатировало нефтепроводы, по которым ранее были выявлены нарушения и выданы предписания об их устранении надзорными органами.

– Насколько часто случаются нефтеразливы в Коми? Можете ли Вы назвать их основные причины?

– Например, в 2022 году было 17 нефтеразливов, все они попали в природную среду, причем три из них – в водные объекты. Это довольно внушительное число. А ведь в прошлые годы, например, за 2019 или 2021, наблюдалось снижение количества аварийных разливов.

Большинство аварий происходит во время перекачки по трубопроводам. По ним нефть под высоким давлением идет с пластовыми водами, которые имеют высокую минерализацию, содержат азот, йод, сероводород, кислоты и другие примеси. Они очень агрессивны к металлам. Кроме того, сама наша нефть с высоким содержанием серы. Поэтому вся эта среда в результате коррозии просто разъедает стенки трубопровода.

Большую роль играет и таяние вечной мерзлоты, из-за чего почва становится более подвижной и труба деформируется. Чтобы вовремя это заметить, на опасных участках устанавливаются датчики, сообщающие об этих негативных процессах.

Конечно, порой происходят аварии и при механическом повреждении тех же труб, скважин или резервуаров, и при перевозке нефти автомобильным транспортом, но это бывает нечасто: где-то раз-два в год.

– Можно ли как-то избежать нефтеразливов?

– Отчасти да и нет. Добыча нефти – это производственный процесс, во время него всегда что-то случается. Тут важно минимизировать количество аварийный ситуаций. Так что трубопроводное хозяйство все равно нужно привести в порядок: делать антикоррозийную обработку или просто заменить уже непригодные трубы, а также регулярно проводить их диагностику, чтобы выявлять «слабые» места.

– Многие люди не до конца понимают последствия нефтеразливов. Они считают, что это происходит где-то там, на Севере, что это их не касается. Что бы Вы ответили им?

– Нефтеразливы сильно влияют как на природу, так и на жизнь человека. При попадании нефти в реку воду из нее уже брать опасно: она непригодна и для питья, и для технического использования, например, в котельной. Из-за этого водозабор зачастую приходится переключать на резервные источники.

Если разлитая нефть попадет в воду, то пострадают и рыба, и планктон, и водная растительность. А ведь люди на севере с реки кормятся: занимаются рыболовством. Загрязнение пагубно влияет и на скот: после схода воды летом обнажаются заливные луга и остаточные нефтепродукты оседают на них. Там пасется скот, питаясь этой травой. Понятно, что для животных это, мягко говоря, нехорошо.

Зачастую нефть вызывает и гибель растений, сокращая их воспроизводство и замедляя рост. Влияние разливов на основные местные виды может продолжаться от нескольких недель до пяти лет.

Кроме того, Вы отметили ключевой момент: на Севере. Это крайне уязвимый природный комплекс, здесь процессы восстановления происходят гораздо медленнее, чем если бы такая авария произошла южнее. Поэтому тут природе надо помогать.

– То есть она не способна самостоятельно очиститься от нефтеразлива?

– Природа все может сделать сама, но процесс займет десятилетия. Если мы оставим загрязнение таким, какое оно есть, то, придя уже через 3–5 лет, увидим на поверхности толстый битумный слой нефти. Естественно, вся растительность будет угнетена: где-то она погибнет, где-то появятся другие виды, где-то приспособятся, но будут нести в себе загрязнение. А ликвидация и рекультивация нефтеразлива призваны помочь природе восстановиться достаточно быстро и без каких-либо последствий.

Кроме того, когда я работал в министерстве, мы ставили участки на гарантию. То есть после рекультивации еще два года осуществляют мониторинг, чтобы не было превышения загрязнения. Только по прошествии этого времени окончательно сдается участок. Так мы точно знаем, что все сделано качественно и нет скрытых воздействий на окружающую среду.

– Можно ли полностью очистить почву от нефти?

– Всегда присутствует так называемое «допустимое остаточное загрязнение». Восстановить территорию до первоначального состояния в наших климатических условиях практически невозможно, а иногда и не нужно, потому что сама природа отлично справляется с этим.

Эти маленькие последствия не будут видны глазу, черного пятна нефти вы не увидите. Это возможно зафиксировать только при анализе почвы.

– Рекультивацией и ликвидацией последствий занимается та организация, на территории которой произошел нефтеразлив?

– Да, но часто при больших авариях привлекаются ресурсы других компаний и специализированных служб в регионе. У нас был случай, когда нефтеразлив произошел в Ненецком округе, а по течению реки все загрязнение мигрировало в республику. Тут, конечно, были подключены все службы, способные как-то помочь в уборке нефти. Но финансовое бремя лежит на компании, которая допустила аварию.

«Допускаются только безопасные технологии»

– С чего начинается ликвидация нефтеразлива?

– Сначала стоит отметить, что каждое предприятие имеет план ликвидации аварийных разливов нефти и в случае их возникновения оно руководствуется именно им.

Как только случается разлив, незамедлительно оповещают все оперативные службы. Схемы информирования уже отработаны: есть соответствующие регламенты, где прописано, куда звонить и в какую очередь. Существуют и формы донесения, например, при звонке должны сообщить, какого объема разлив, климатические условия и так далее. И вот когда штаб оценивает угрозу для природы и населения, тогда начинаются мероприятия по переводу на другие источники водоснабжения и оповещение населения. Все остальное уже зависит от ситуации.

– На какие вещи обращают внимание, когда изучают нефтеразлив?

– В первую очередь смотрят особенности рельефа: то, куда нефть будет мигрировать. Изучают лесную подстилку, тип почвы. Например, если это глина, то нефть будет быстрее передвигаться, если это почвы с высокопроникающей способностью, как песок или торф, то нефть уйдет вглубь.

Второе – наличие близлежащих водотоков для исключения попадания туда нефти. Если ее уже там обнаружили, то изучают сам водоток, его скорость течения, полноводность, ищут изгибы русла, чтобы понять, где можно поставить рубежи и поймать загрязнение. Еще изучают подъезды к реке. Кроме того, обращают внимание на погодные условия. Например, дождь способствует миграции загрязнения по рельефу вместе с осадками.

И на этом исследование территории не заканчивается: на месте разлива оно идет все время до снятия с гарантии.

– Вы упомянули про рубежи на воде, улавливающие нефть. Как они выглядят?

– Это и гидротехнические сооружения, и боновые заграждения. Например, в Усинском районе уже давно действует трехуровневая система защиты рек Уса–Печора. Сначала на ручьях, которые впадают в реку, строят гидрозатворы. Это такая дамба с Г-образными трубами в ее теле, через которые проходит вода, а на поверхности задерживается нефть. Это первый рубеж. Он не один, на ручьях ставят несколько таких ловушек.

Второй рубеж – это система боновых заграждений. Их ставят в устье самого ручья перед его впадением в реку. И третий является каскадом бонов, находящихся уже на самой реке. Они управляются с катеров, которые постоянно переставляют их, чтобы поймать нефтяное пятно. Сами боны бывают разные: есть те, что просто улавливают загрязнение, а есть сорбирующие, они набиты материалом, который впитывает нефтяную пленку.

– Гидрозатворы мешают передвижению рыб?

– Поначалу такая проблема была. Сейчас гидрозатворы строят с «воротами для речных обитателей». Но такие гидрозатворы стоят не везде, а только на самых опасных участках.

– Как локализуют нефтезагрязнения на суше?

– Как правило, делают или обваловку, что-то вроде земляного вала вокруг загрязнения, или, наоборот, отводные канавы. Кроме того, в приямках ставят и нефтесборщики.

– А как действуют при ликвидации, сборе «черного золота»?

– Сначала разными способами убирают всю подвижную нефть, например, лопатами, экскаваторами, нефтесборщиками, насосами. После снимают загрязненную толщу грунта, чтобы избежать проникновения загрязнения вглубь. Эту почву вывозят на установки утилизации, где различными способами, чаще всего термическим, землю обрабатывают, и на выходе получается грунт, пригодный для использования. Его забирают и, например, отсыпают им дороги.

На территорию аварии привозят новую землю. В основном используется торф, чтобы создать плодородный слой, на котором уже сажают саженцы и высевают травы.

При утилизации загрязненного грунта, конечно, должны соблюдаться экологические нормативы. За этим необходимо следить, а то знаете… В 2020 году я как-то с комиссией отправился проверять такие установки. По приезде нам сообщили, что действует санитарный запрет на посещение, так как недавно с объекта увезли «ковидных». Как выяснилось позже, так они скрывали свою «адскую машину». Когда наступила ночь, они ее запустили. Один из местных жителей чуть позже отправил мне фото, где из их трубы просто валит копоть. Эти ребята решили пренебречь всеми экологическими нормами и без должной очистки сжигали загрязненную землю, что запрещено. Я на такое среагировал очень быстро и, конечно, предприятие-заказчик потом вышвырнуло их с производства.

Сейчас институт экологической экспертизы допускает только безопасные технологии. И компании стараются придерживаться этих правил. А прямое сжигание применяли в восьмидесятые и девяностые годы, когда огромные объемы надо было очень быстро убрать. Ничего не придумывали лучше, как выжигание. И это способствовало еще большему загрязнению природы.

– То есть для сбора нефти с поверхности применяют только снятие грунта?

– Конечно, не только это. Например, если есть водоток, то подключают насосную станцию, берут оттуда воду и напором воды смывают нефть в отводные канавы и приямки, откуда она и собирается. Ее потом везут на установку подготовки, отделяют от примесей и опять закачивают в трубы.

Для сбора используют и различные сорбенты – вещества, которые способны впитывать в себя нефть. Например, в республике применяют распространенный сорбент на основе мха. Он выглядит как опилки. Его распыляют на воду, и он в себя впитывает нефтяную пленку. Есть разработки и наших ученых из институтов биологии и химии Коми научного центра РАН. Это уникальные технологии, они адаптированы для условий Крайнего Севера, имеют улучшенные свойства и на порядок дешевле импортных аналогов.

– Что происходит после сбора нефти?

– Когда уже убрали основное загрязнение, применяют разные микробиологические препараты. В природной среде уже есть бактерии, которые способны «пожирать» нефть, их нужно только выделить, вырастить, чтобы их стало больше, и доставить обратно.

Дополнительно еще взрыхляют землю, чтобы был доступ кислорода, или обогащают им воду, если загрязнение находится на замкнутой водной поверхности.

После надо восстановить растительный покров, вернуть землю в лесной фонд. Для этого применяют, как правило, аборигенные, то есть «родные» виды трав. При посадке деревьев используют в основном семена ели и сосны.

«Пусть они приезжают к нам учиться»

– Сегодня появляются новые технологии ликвидации нефтеразливов?

– Наши ученые и нефтяные компании активно ищут новые технологии и специалистов, способных что-то предложить. Начиная с большого разлива нефти, который произошел в Коми в 1994 году, на протяжении нескольких десятков лет наша республика была полигоном для отработки различных технологий, так что за это время разработано много приемов ликвидации загрязнения и рекультивации.

Я сталкивался со многими из них. Например, в Институте химии КНЦ есть очень интересные разработки, связанные с различными сорбентами, например из целлюлозы. К слову, он еще и многократного использования. Уже прорабатывается вариант промышленного производства, но сейчас он изготавливается пока в лабораторных условиях. Это сырье доступное, недорогое, такой сорбент хорошо в себя впитывает, у него плавучесть исчисляется несколькими сутками, тогда как у других сорбентов, например на основе канадского мха, – 48 часами, потом его надо уже убирать.

Конечно, еще есть куда стремиться, ведь многие проблемы так и не решены. Сегодня нужны технологии, которые смогут работать в необычных условиях: в Арктике, при сильных речных течениях. Еще есть сложность с очисткой донных отложений, образующихся при попадании нефти в воду.

– А есть ли сейчас взаимодействие с зарубежными учеными?

– Совместные разработки были до периода санкций… Но я считаю, что наши ученые и инженеры достигли гораздо большего для условий Крайнего Севера, чем западные. Так что пусть они приезжают к нам учиться.

Но нам надо развивать инструменты поддержки инновационных предприятий. И это должны делать как государство, так и нефтяные компании. А на сегодня получается так: ученые что-то создали, рядом образуется это малое инновационное предприятие, которое нацелено на то, чтобы эту разработку внедрить, а доступ к финансированию ограничен. Это может быть связано с тем, что исследование не в той стадии, а венчурные фонды предъявляют слишком высокие требования. Поэтому на этой начальной стадии должны быть механизмы, поддерживающие разработки.

«Мы все живем на одной земле»

– Несмотря на все действия по предотвращению нефтеразливов, они все равно происходят. Кто в основном несет за это ответственность?

– Она лежит на предприятии, которое добывает или транспортирует нефть. На самом деле главной проблемой является не то, что такие ситуации происходят, а то, что предприятия их скрывают, из-за чего не всегда вовремя принимаются необходимые меры. Если компания, как положено по нормативным документам, при обнаружении аварии сообщает об этом сразу всем службам, то зачастую больших последствий удается избежать.

– У Вас есть идеи, как решить эту проблему?

– Уже пару лет назад были сделаны поправки в законодательстве, которые предусматривают повышение штрафов при сокрытии экологической информации и даже уголовную ответственность. Но ужесточение может иметь и обратный эффект, ведь тогда компании будут скрывать аварии еще больше. Поэтому надо повышать уровень заинтересованности на самих предприятиях, что как раз не делается. Сейчас за безаварийный режим награждают премией, а за допущение утечки, наоборот, ее снимают. Тут надо пересматривать всю систему вплоть до стимулирования работников, чтобы они были заинтересованы в своевременном принятии мер.

Хотя необходимо и контролировать компании. Был у меня случай: принимал я как-то болотистый участок, проверял, как сделали работу по восстановлению. Когда я наступал на почву, выходила радужная пленка, поэтому уже было понятно, что загрязнение есть. Кроме того, оглядываясь, я видел какие-то зеленые островки. Вместо того, чтобы по всем правилам восстановить территорию, они основное загрязнение убрали, нарезали на другом месте квадратами дерн вместе с травой и заложили им аварийный участок. И заодно еще где-то выкопали дерево и поставили там как памятник. Все это способствовало еще большему загрязнению! Мало того, что они не сделали свою работу, так еще и свежий слой земли испортили. Они, наверно, думали, что я туда не пойду.

Так что к проверке ликвидационных и восстановительных работ нужно относиться особенно внимательно и со всей строгостью.

– Насколько действенно здесь само природоохранное законодательство?

– За несколько прошлых лет уже было законодательно решено несколько проблем, например, убрали неразбериху с определением чрезвычайных ситуаций. Раньше было три документа, приводящих разные объемы разлива для объявления ЧС, а сейчас все унифицировали. Кроме того, были включены в арктическую зону Усть-Цилемский район, Усинск и Инта, благодаря чему на этих территориях действуют и дополнительные льготы, и повышенные экологические требования.

Но сегодня существуют некоторые юридические проблемы. Например, при попадании нефти в водные объекты денежные взыскания пойдут в федеральный бюджет. То есть республика ничего не получает, хотя ее природа и население страдают от самого загрязнения. В то же время, если были загрязнены земли лесного фонда, штрафы зачисляются в казну муниципального образования, где этот разлив произошел. Так что межбюджетные отношения надо, конечно, совершенствовать.

Есть проблема, связанная с межсубъектовыми «Планами ликвидации аварийных разливов нефти». Их просто нет. Поэтому, если авария случается в Ненецком округе, а загрязнение по водотокам течет в Коми, службы регионов теряются, что зачастую приводит к не всегда слаженным действиям.

Еще существует огромная проблема заброшенных скважин, способных давать нефте- или газопроявления. К сожалению, она сейчас заморожена.

– Почему?

– Такие скважины были пробурены в разное время, из-за чего отличаются и по глубине, и по технологиям. Эти скважины в свое время должным образом не законсервировали, а если это и сделали, то они пришли в негодность. По данным 2016 года, в Коми их насчитывается более 4500. Около 2000 из них находятся на лицензионных участках компаний, которые обязаны их привести в должное состояние. Но оставшиеся – их более 2500 – являются бесхозными. Их можно найти в лесах, на берегах рек, на охраняемых природных территориях и даже под жилыми застройками.

Сложность консервации таких скважин заключается в том, что невозможно создать один проект на все, ведь они бурились по разным технологиям. Здесь нужен индивидуальный подход, обследование и инвентаризация. Мы ориентировочно подсчитывали, что только на такое проектирование понадобится около 3 миллиардов рублей. И это без самой ликвидации и консервации! Таких денег республика не найдет. Так что мое четкое убеждение, что всем этим должно заниматься государство за федеральные деньги, ведь именно туда шли доходы от нефти, добываемой из тех скважин. Сегодня наш регион остался один на один с этой проблемой.

Хотя на федеральном уровне этой проблемой все же озабочены. Например, в 2021 году приняли решение о финансировании работ с такими скважинами через программу ликвидации накопленного экологического ущерба. Но проектирование всех мероприятий все равно остается за субъектами. Коми заявила наиболее опасные объекты для включения их в реестр, однако денег на работу еще не поступило.

– Многие ругают власть и считают ее ответственной за все эти разливы. Вы согласны с этим?

– Я лишь соглашусь с тем, что сегодня недостаточно внимания уделяется взаимодействию между органами власти, предприятиями и общественностью.

Для людей, кто традиционно проживает на Севере, это ведь самая чувствительная тематика. Они никогда оттуда не уедут, потому что они там живут, им там нравится. А ловить хариуса, который пахнет нефтью, для них неприемлемо.

Хотя порой и население несет ответственность за загрязнения. Когда-то Гринпис (19 мая 2023 года Генеральная прокуратура Российской Федерации приняла решение о признании нежелательной на территории Российской Федерации деятельности международной неправительственной организации Greenpeace – ред.) снимал в селе недалеко от Усинска фильм. В нем один из местных жителей рассказывает, как все стало плохо, как загрязняют природу. А через 2 минуты на одном из планов сюжета можно увидеть этого же человека, который подогнал к реке свою машину и ее моет…

Но это не отменяет того, что все мероприятия по ликвидации нефтеразливов и другим экологическим вопросам должны быть озвучены перед населением и с ним обсуждены. Вот когда люди будут чувствовать себя вовлеченными в процесс, тогда нам и получится избежать социально-экологических конфликтов и политических спекуляций на эту тему.

Мы все живем на одной земле, поэтому и жители, и нефтяные компании, и органы власти заинтересованы в развитии республики, в том числе в ее экологическом благополучии. Надо находить точки соприкосновения, а также быть информационно открытыми, причем как предприятиям, так и власти.

Беседовал Алексей БАТАЛОВ

Фото предоставлено Романом Полшведкиным