Павел Лимеров: «С Куратовым я прожил целую жизнь»

В июле исполняется 180 лет со дня рождения основоположника коми литературы Ивана Куратова. В декабре 2018 года вышла книга сыктывкарского ученого Павла Лимерова «Иван Алексеевич Куратов». Это издание было признано книгой года в Республике Коми. Личность Куратова, искаженная десятилетиями советской идеологии и однобокостью толкования его вклада в коми культуру и историю, предстает на страницах книги в совершенно ином свете. О работе над книгой и открытиях, сделанных в ходе нее, кандидат филологических наук Павел Лимеров рассказал «Региону».

Книга «Иван Алексеевич Куратов» – впечатляющий фундаментальный труд. Как шла работа над ним, насколько была близка Вам эта тема?

– С одной стороны, писалось вроде бы и быстро, всего месяца четыре, но в целом работа шла очень долго: два года начитывались материалы. Если не считать, что Куратовым я занимаюсь с начала 90-х годов, с выхода моей первой статьи о нем в газете «Эск\м» «Зрение сердца». Кстати, одна из глав в книге так же названа, хотя там уже совсем другой текст.

Как Вы воспринимали основоположника коми поэзии в начале 90-х, когда были студентом, аспирантом, молодым специалистом?

– В годы учебы в университете мне читать его не хотелось. Куратов казался каким-то вторичным по отношению к Некрасову поэтом, писавшим по его прописям о страданиях крестьян. Поэт-демократ, примерный последователь Чернышевского, Белинского, Добролюбова, Писарева – этой четверки прогрессивных критиков-демократов. Ну да, был такой коми поэт в XIX веке, носил красивый офицерский мундир, а стихи у него были неважными. Он был скучен мне.

Интерес к нему как к хорошему поэту возник позже, когда я уже занимался этнографией. В начале 90-х я вдруг открыл для себя, что Куратов чрезвычайно этнографичен. Его стихи просто наполнены этнографическим материалом: сцены крестьянских молодежных посиделок, описания крестьянских характеров, каких-то поминальных обычаев, мифологических представлений. Конечно, я использовал кое-что в своей кандидатской диссертации, а потом и в своей первой книжке «Мифология загробного мира». К середине 90-х былого скептицизма по отношению к основоположнику у меня уже не было. А потом пошли статьи о его творчестве, первая называлась «Жизнь и смерть в философской лирике Ивана Куратова».

И все-таки, был ли Куратов в своем творчестве продолжателем некрасовской традиции?

– В его записях есть такая фраза: «Усть-Сысольские критики ставят Некрасова выше Пушкина. Если поставить ребенка на голову взрослого, то конечно». Некрасов дал русской поэзии новое дыхание, и этого нельзя отрицать. Он включил в свою поэзию эту ноту страдания русского народа по вине угнетателей. Есть народ, который страдает, есть тираны, угнетающие народ, есть народные заступники, которым уготована чахотка и Сибирь. Вот некрасовские темы. Куратов не писал о тиранах, угнетающих народ. Он не отрицал того, что в мире есть зло, от него происходят страдания, но его зло не от угнетателей, оно происходит из самого существа человека. В этом вся разница между народом Куратова и народом Некрасова. Куратов никогда не написал бы эту сагу о бурлаках: «Выдь на Волгу, чей стон раздается…». Бурлаки не таскали баржи с грузом по всей реке-матушке, вместо пароходов, они просто зарабатывали. Как и Некрасов на них. Писать о народных страданиях было тогда модно. Он и стал очень богатым человеком.

«Канонический» фотопортрет Ивана Куратова. На его основе и создавался образ поэта художниками и скульпторами.

Ваша книга легко читается. Вообще, это научная работа или популярное издание?

– Конечно, по уровню – это научная монография. Но я постарался написать ее доступным любому читателю языком. К тому же все сноски на другие работы и источники, чтобы не отвлекать читателя, пришлось убрать – таково условие издателя. Я даже постарался сугубо научные вещи написать доступно, ведь анализ творчества – это такая скучная вещь… Кстати, я не только дал толкование стихов Куратова, но и рассмотрел его прозу. К сожалению, она сохранилась хуже, но даже и из того, что мы сегодня имеем – видно, какой это был могучий интеллектуал. Кажется, он имел свою точку зрения на все, что он читал: Пушкин, Гоголь, Френсис Бэкон, Вольтер, Аддисон – всех не перечислить, обо всех он мог что-то сказать. Но – сохранились только отрывки его статей.

В Литературном музее им. И.Куратова есть альбом фотографий его потомков.

Вы Куратова – незаштампованного, живого, яркого – заново открыли для читателей. А для себя Вы какие открытия сделали?

– Во-первых, я открыл для себя Усть-Сысольск XIX века. Этот захолустный город, самый северный в Вологодской губернии, оказался настолько культурным, что мог бы соперничать с другими городами империи. Публичная библиотека в городе была одной из самых первых в России, ее открытие в 1837 году широко освещалось в тогдашней печати. Чиновник Е. В. Кичин, приехав из Вологды в Усть-Сысольск, с удивлением обнаружил здесь приятнейшее благородное общество. В своей статье он пишет о М. Мельникове, статьи которого в российских журналах, он, видимо, читал, о Н. Попове, составителе словаря, и других русских чиновниках, которым зырянский город стал родиной. Кстати, его сын, В. Е. Кичин, прожил в Усть-Сысольске всю жизнь, он служил учителем в уездном училище, дружил в Куратовым, о нем, как об учителе, вспоминает Жаков.

Куратов жил некоторое время в одном доме с известным в России автором охотничьих рассказов Ф. А. Арсеньевым. Почти двадцать лет Флегонт Арсеньевич жил в Вологде, но все же вернулся в Усть-Сысольск, пожертвовал свою огромную библиотеку женской прогимназии. Большая часть его рассказов об охоте написана здесь.

Отдельная песня – усть-сысольские купцы. О самом первом – купце Суханове – ходили легенды, а братья Латкины – Василий и Михаил – прочно вошли в историю России. Василий вложил свои капиталы в Печорскую компанию – он мечтал сделать свою родину процветающим краем. А Михаил вкладывал деньги в свой город – в ту же библиотеку, на его деньги было открыто женское училище. Сыктывкар и сейчас настоящий культурный центр. Здесь мощная писательская организация, хорошие СМИ, театры, отделение РАН, наши художники, композиторы. У нас много всего такого, чего нет в других городах.

Копия автографа стихотворения И.Куратова «Прощание».

Есть в книге сенсации?

– Сенсация – это слишком громко. Но сюжет биографии я рассмотрел совсем иначе, чем это было принято. Куратова всегда рассматривали как поэта-вольнодумца, демократа, борца с самодержавием, то есть сквозь призму политических штампов. Это все не более как политический миф, созданный в 1930-е годы. Понятно ведь, что стихи царского чиновника при советской власти издавать бы не стали, вот и создали миф о поэте, подобно Некрасову, воспевавшему страдания народа. В дальнейшем и его биография, и его творчество рассматривались только в соответствии с этим мифом. Все, что не укладывалось в его рамки, игнорировалось или подвергалось соответствующим толкованиям. К примеру, в 1865 году Куратов читал проповедь в Троицком соборе на тезоименитство императора Александра II. Этот факт подавался так, как будто бы поэт иронизирует над этим событием. Абсурд! То, что он был выходцем из духовного сословия, выглядело «не очень хорошо», поэтому возник миф об атеизме Куратова. Сегодня усилиями краеведа А. Г. Малыхиной постепенно рассеивается миф о том, что Куратов порвал со своим сословием.

В Усть-Сысольске Куратов якобы жил в режиме постоянной травли со стороны чиновничье-полицейского аппарата. Тоже абсурд. Чиновники составляли то самое «благородное общество», в которое входил и сам Куратов, а что касается полицейских, то их было всего трое, а само управление полиции появилось в городе в конце 1863 года.

Мало известно было о туркестанском периоде его жизни. Конечно, отдельные материалы публиковались и А. Н. Федоровой, автором монографии о Куратове, А. К. Микушевым, А. Е. Ванеевым, но все же биографический сюжет туркестанской жизни, причем увлекательно, удалось создать только краеведу из Алма-Аты Н. П. Ивлеву. Сам он инженер-строитель и всю жизнь занимался строительством дорог. Но однажды в 1970-е годы прочитал стихи Куратова в русском переводе. Фамилия запомнилась, но стихи – нет. А когда Ивлев вышел на пенсию, то наткнулся на фамилию Куратова в Алма-Атинским архиве. Он собирал какие-то материалы по строительству города, а имя Куратова упоминалось в связи со строительством главного собора в городе Верном, как раньше назывался Алматы. Там Куратов был назначен секретарем и собирал деньги на строительство памятника Пушкину – этот документ тоже хранится в архиве. Вот так из сочетания имен двух поэтов – Пушкина и Куратова – пришел интерес к этому человеку из коми народа, волей судьбы оказавшемуся в Туркестане.

Конечно, открытий в книге много, мне, к примеру, интересно было узнавать о духовном сословии, к которому принадлежал Куратов. Это же был целый неизвестный мир, терра инкогнита. Было интересно узнавать о развитии образования в России, оно очень тяжело прививалось на крестьянскую почву. Кстати, самым образованным народом в России XIX века были татары. Они первыми открыли свои национальные школы – медресе, и к середине века неграмотных татар уже не было. Чего нельзя сказать о всех других народах, в том числе и русских.

Дом на улице Покровский в Усть-Сысольске, где проживал учитель Иван Куратов. Фото предоставлено Музеем культуры и истории Сысольского района.

Были ли другие коми поэты во времена Куратова?

– Конечно, были. Известны имена Петра Клочкова – многие его стихи были переложены народом на песни. Стихи писал Г. Лыткин – он был немного старше Куратова. Известен был как поэт и священник П. Распутин. Куратов даже замышлял собрать всех поэтов и, даже, возможно, выпустить книгу. Он тщательно анализирует попавшие к нему рукописи и приходит к неутешительному выводу – никого из них поэтом назвать нельзя. «Пиитов зырянских» нет, кроме его самого и А. И. Гугова.

Под этим именем «скрывался» сам Куратов, верно?

– Да, Гугов А. И. – это его литературный двойник, «гуг» в переводе с коми – оборот, изнанка. Псевдоним появляется еще в раннем подростковом возрасте. Куратов пишет, что Гугов начал писать вирши в 13 лет, во время учебы в Яренском училище. Причем записывал он свои стихи алфавитом Стефана Пермского, шифровал, чтобы не вычитали его стихи о любви.

То есть, Куратов знал стефановскую азбуку?

– Кстати, мы не задумываемся о том, откуда вообще знание стефановских букв. На самом деле, публикация этой азбуки – это же целый культурный сдвиг. Она была опубликована в «Зырянской грамматике» П. И. Савваитова, а до этого только в «Истории» Карамзина, но кто ее читал? Публикация Савваитова – это как бы возвращение пермской азбуки на родину. И не только азбуки. Савваитов опубликовал найденную им надпись коми книжника ХVI века, переписавшего «Номоканон» и оставившего свою подпись пермской азбукой. Это Васюк Кылдашев. Он написал на коми пермскими буквами Иисусову молитву и подписался. История ожила: о подвиге Стефана Пермского, конечно, знали, но подпись коми книжника – это уже историческое свидетельство, привет из XVI века.

Козлов Э. Иван Куратов в Усть-Сысольске. Холст, масло.

А мог бы быть сценарий «Куратов-священник»?

– Мог. Думаю, что окружение Куратова в Усть-Сысольске подталкивало его к принятию сана. Он ведь служил в духовном училище и состоял в духовном же сословии, а при том, что он закончил семинарию по первому разряду, то вполне мог претендовать на сан. Мне кажется, что протоиерей Троицкого собора Вонифатий Кокшаров видел в Куратове своего преемника, и был очень огорчен, когда Куратов подал прошение о переходе в военное ведомство. В принципе, если бы Куратов принял сан, то наверняка его стихи на коми языке были бы изданы при его жизни, да и грамматика, над которой он работал всю свою жизнь, тоже. История не терпит сослагательного наклонения. Куратову стало тесно в Усть-Сысольске. Его стихи «Самсон», «Опять в душе моей темно» ясно говорят об этом. Смысл их в том, что таланту нужен свой путь. Вот он и выбрал путь в большую жизнь.

Портрет И.А.Куратова, г.Верный (Алматы), конец XIX в.

Дом Н.Чукреевой в Алматы, где жил И.А.Куратов. Первая половина ХХ в. Фото предоставлено Музеем культуры и истории Сысольского района.

И отказался от любви ради всего этого…

– О любви его к Сандре Поповой написано довольно много, да и сам он посвятил этой любви ряд стихотворений. Но мне кажется, что эта история больше литературная, чем всамделишная. Когда Куратов прибыл в Усть-Сысольск, Сашеньке было всего лишь 13 лет. Конечно, любовь могла бы вспыхнуть, когда она заневестилась, года через три, но Куратов уже не мог оставаться в маленьком Усть-Сысольске, поэтому любовь осталась в его стихах, а Сандра – в Усть-Сысольске. Конечно, прими он сан – все было бы иначе.

Куратов сетовал на бедность коми языка. Насколько богаче он стал спустя 150 лет, чего ему не хватало?

– На бедность коми языка он как раз и не сетовал. Напротив, он считал его одним из самых емких языков Европы. Другое дело, что коми язык был языком простонародья, в отличие от языков Европы у него не было своей грамматики, литературы, философии, истории. И свою задачу Куратов видел в том, чтобы все это коми языку дать, то есть поднять его тем самым до уровня европейского языка. Это значило ни много ни мало – дать коми языку те философские, религиозные поэтические смыслы, которых в языке до этого не было. Такую задачу ставил перед собой и Стефан Пермский, когда переводил на древнекоми язык христианские религиозные тексты. Вот и Куратов, с одной стороны, составляет грамматику, а с другой – пишет стихи, причем, начинает он с переводов европейских поэтов на коми. Он пытается наполнить коми язык смыслами, которые есть в других литературах. И ему это удалось.

В Вашей книге ничего не сказано о становлении Куратова как поэта, периоде ученичества. Складывается впечатление, что он писал всегда ровно и одинаково хорошо. Он рос или сразу стал зрелым поэтом?

– Он был очень требователен к своей поэзии, поэтому мы не знаем его слабых стихов. Вроде бы он пишет стихи уже в Яренске и даже составляет отдельную тетрадь Гугова «Немас удж» (Вот тоже работа), но тех ранних стихов нет ни одного. Самые первые стихи датируются 1856 годом, их мало. Я полагаю, что Куратов просто уничтожил свои первые стихотворные опыты. Позднее в стихотворении о Музе он напишет, что если услышит фальшивую ноту в своих стихах, то растопит ими камин. Впрочем, Гоголь это тоже практиковал.

Ермолин Р. Портрет коми писателя И.А.Куратова. Холст, масло. 1977 г.

Куратов развивал урало-китайскую лингвистическую гипотезу, утверждая, что корни коми – за Алтаем. Насколько она жизнеспособна?

– У него ведь не было специального филологического образования, поэтому он, возможно, не знал всех лингвистических теорий своего века. Он выдвинул свою гипотезу на базе урало-алтайской, но отодвинул прародину коми и других финно-угров еще дальше от Алтая – на Амур, где они якобы сталкивались с китайцами. Куратов исходит из того, что и коми, и китайский – языки односложные. А потом с великим переселением народов зыряне и достигли берегов Вычегды. На самом деле, почему и нет? Как гипотеза она тоже довольно любопытна. Куратов искал эти аналогии с китайским языком всерьез, он даже выучил китайский для этого. Кстати, в последние годы жизни он переводил на коми язык Евангелие от Луки, причем не с русского синодального перевода, а с языка оригинала – с древнегреческого. При этом у него было 25 переводов Евангелий на другие языки – славянский, латынь, венгерский и другие, на которые он ориентировался при переводе.

Почему Куратов выбрал Туркестан для дальнейшей карьеры, если можно было остаться в Казани, как сделали его товарищи-аудиторы?

– Он поехал в Туркестан, возможно, из соображений выгоды. Его жалованье в Туркестане составляло почти 1400 рублей годовых. Это против 100 рублей в должности учителя. В Туркестане шла война, а на войне платят больше. Его товарищи женились в Верном, строили дома, а Куратов отсылал все свои деньги родственникам, которых было много. В это время тяжело заболел его брат, Афанасий, и Куратов помогал своим жалованьем его семье, так что на себя у него оставалось мало. Вообще, его служба в Семиречье – отдельная тема, она заслуживает хорошего писателя, вроде Акунина. Если вы помните, Фандорин, акунинский герой, служил чиновником по особым поручениям в Москве. А Куратов занимал такую же должность, только при Семиреченском генерал-губернаторе. Но Куратов – не выдуманный герой, он расследовал настоящие преступления, и нередко работал просто на износ. А работы было много. Вся Азия воевала: кочевые племена друг с другом, ханства между собой и с Россией, Россия соперничала с Британией в так называемой Большой игре, и в этой заварухе были трезвые головы, пытавшиеся наладить в этом во всем порядок. Это я о генерал-губернаторе Семиречья Герасиме Колпаковском и фон Кауфмане, который был генерал-губернатором всего Туркестана. Куратов делал неплохую карьеру: он прибыл в Верный в чине коллежского регистратора (прапорщик), а через семь лет уже стал титулярным советником, иначе – штабс-капитаном. Был награжден двумя орденами – св. Станислава и св. Анны. Если бы не преждевременная смерть, Куратов дослужился бы и до высших чинов. Но его дела – тема для отдельного приключенческого или детективного романа.

В 2009 году на сцене Государственного театра оперы и балета Республики Коми была поставлена опера «Куратов» композитора Сергея Носкова на доработанное им либретто Альберта Ванеева на русском и коми языках. Партию Ивана Куратова исполнил Анатолий Измалков.

Это же очень интересно: Куратов-следователь! Кстати, за что он получил два своих ордена?

– В формулярном списке не указывается, за что именно он получил эти ордена, они давались с такой формулировкой: «По засвидетельствованию Начальства об отлично усердной службе его Всемилостливейше пожалован …» и так далее. Что касается дел, то их действительно много. Это кражи, взяточничество, мздоимство, казнокрадство, убийства. Когда видишь списки дел, то есть ощущение, что они шли потоком, не прекращались. К примеру, летом 1871 года русские войска взяли город Кульджа, тогда же в Кульджу командируют Куратова для следствия по делу об ограблении майора Здоренко. В этом городе (кстати, он сейчас на территории Китая), Куратов тяжело заболел малярией и вынужден был 29 сентября вернуться в Верный. Проболев два месяца, он пишет рапорт о своих делах в Кульдже и расходах по командировке. Вот этот рапорт без его финансовой части:

«Кроме дела Здоренко, для следствия коего я был командирован в Кульджу, я производил часть следствия 1. Об убийстве таранчина Юсупа Саляваева, 2. О краже со взломом бумаги из лавки купца Ялфимова, 3. Об убийстве дунгана Тулгазы Мавойна, и разобрал 20 мировых дел в продолжение августа месяца с. г. На наем писца для переписки по этим делам и на разъезды в лагерные расположения из г. Кульджи для дознания о осмотра по тем же делам израсходовано 19 р.86 к. Коллежск. секр. Куратов».

Работоспособность исключительная! А. К. Микушев по ташкентским архивам приводит список дел Куратова с августа по ноябрь 1870 года – это порядка десяти дел, все они разные – начиная с дела о мертвом младенце, найденном во дворе казака Пуртова, кончая загадочным делом о «похищении сартовских дочерей».

Конечно, самым резонансным было так называемое «дело барона Гревеница», которое докатилось и до Петербурга. Если коротко, то суть его в том, что Гревениц, коллега Куратова, расследовал дело штабс-капитана Эмана, который инсценировал свое ограбление и присвоил порядка 6 тысяч рублей казенных денег. Гревениц, недолго думая, обвинил в ограблении казахов и, арестовав порядка 30 человек, подвергал их чудовищным пыткам. Куратову поручили проверку этого дела, и он выяснил крайне нелицеприятные факты. Эман вскоре застрелился, а Гревеницу грозило 15 лет каторги в Сибири. Но, как это часто бывает у нас, в дело вмешался папа Гревеница, сенатор, оно было рассмотрено в Петербурге и вскоре спущено на тормозах. Куратов окончания дела не застал – он к тому времени скончался от чахотки. Но дело было очень громким, если не сказать скандальным. Я только очертил его, а на самом деле – это семь толстых томов, тысячи и тысячи страниц.

Над скульптурным портретом И. Куратова плодотворно работал В. Мамченко. Среди его работ –памятник поэту на Театральной площади в Сыктывкаре.

Куратов так никогда и не женился. А что известно о его личной жизни в Азии?

– У него был роман с казачкой Надеждой Чукреевой. Куратов снимал квартиру в ее доме, вернее, в доме ее мужа. Муж был старше жены на 20 лет, вот и случился роман между молодой казачкой и постояльцем – молодым красивым офицером. Когда умер муж, Куратов и Надежда уже не скрывали своих отношений, он открыто поселился у нее. Был даже ребенок, сын, но он умер пяти месяцев от роду. Надежда Чукреева и закрыла глаза Куратову после его смерти.

Какой процент наследия Куратова сохранился, сколько утеряно?

– Сложно сказать. Когда Чистопольский отправлял рукописи и книги в Петербург, посылка весила 9 кг. Сколько весит все наследие Куратова сегодня – я не знаю. Много утеряно безвозвратно. Рукописи находились у племянника Куратова, Николая, в Петербурге, затем он переслал их своему брату Степану в Визингу. Что-то оставил и у себя. Есть сведения, что он хранил дневник Куратова, начатый еще в Вологде. Что-то из книг и рукописей находилось в Троицко-Печорске у брата Вонифатия и в годы гражданской войны было утеряно. То, что рукописи до нас дошли, это тоже вполне чудесно. Если бы молодой ученый А. С. Сидоров не женился на дочери Степана Куратова Людмиле и не приехал в 1923 году увидеться с тестем в Визингу, то неизвестно, что бы случилось с рукописями. Сидоров сразу понял значение этих рукописей и увез их в город. Вот с этого времени и начинается история публикаций творческого наследия Куратова. Но это уже другая тема.

В селе Куратово ежегодно проводится республиканский праздник поэзии и народного творчества «Менам муза», посвященный Ивану Куратову.

Что сегодня в Казахстане осталось от Куратова, кроме улицы его имени в Алматы?

– Центром Туркестана был Ташкент, там и хранится главный архив того времени. В этом архиве был в свое время А. К. Микушев. Но и в Алматы тоже архив очень обширен. Конечно, основные дела Куратова известны, их описывали и А. Н. Федорова, и А. Е. Ванеев, и тем более Ивлев. Я только неделю работал с этими архивами, конечно, нового я там ничего не открыл, но хотя бы посмотрел материалы дел, которые собственноручно написаны Куратовым.

А Вы можете представить Куратова своим современником?

– Это трудно. Куратов был все же плоть от плоти своего века. Возможно, он не реализовал свой интеллектуальный потенциал, как мог, если бы окончил университет. Можно пофантазировать на тему, каким филологом мог бы он стать. Но он стал тем, кем он стал – юристом, поэтом. У него были огромные лингвистические задатки, все же он знал 14 языков, в том числе экзотические китайский и санскрит, а в 36 языках свободно ориентировался.

Памятный знак у Музея литературных героев в с.Куратово.

Эта гигантская работа вдохновила или опустошила Вас?

– Я настолько погрузился в атмосферу XIX века, что вынырнуть из него мне было трудно. Я словно прожил вместе с Куратовым всю его жизнь. Требовался отдых и перезагрузка. Наверно, до сих пор еще не отошел от этой работы.

Беседовала Полина РОМАНОВА