Уездный город 100 лет назад

(Отрывок из воспоминаний А.И. Ишимовой)

О наружности города и говорить нечего: это были две-три улицы с деревянными домиками на довольно большом расстоянии один от другого и только с двумя каменными домами двух первых купцов города: Сухановых. По календарю нынешнего года значится там 3500 жителей, а 50 лет тому назад конечно было не более 2000. Общество состояло из обыкновенных чиновников прежнего уездного города: Городничего, Исправника, Судьи, разных заседателей и стряпчего; и купцов – по большей части разбогатевших зырян, так как уезд Усть-Сысольский населен весь зырянами. Все эти господа довольно резко отличались от тогдашнего петербургского общества, но как я еще в этом последнем не бывала в моем 14-летнем возрасте, то ни они, ни семейства их не казались мне слишком странными. Я с удовольствием знакомилась с ними, и по вечерам довольно часто бывала у них в гостях, а по утрам была занята уроками, которые давала моему брату и еще 12-летнему сыну городничего, которого маменька через несколько дней после приезда нашего прислала к нам с банкою помады в руках и просьбою поучить его по-французски. Этого мальчика, по имени Васеньку, всегда звали Василием Николаевичем и одевали в черный нанковый сюртук с красным воротником, точь-в-точь такой же, какой был у его отца. Сначала я не могла смотреть без смеха на этого маленького городничего, но потом я привыкла к костюму его и очень усердно занималась с ним и братом русским и французским языками. После уроков я помню, что часто играла с учениками моими в горелки. Но кроме того, я усердно занималась сама изучением французского языка и несколько немецкого, переводила разные рассказы из книг, оставшихся от нашего разорения. Руководителей в этом ученьи никаких не было там: никто во всем городе не знал никакого языка, кроме русского и зырянского; но у меня было несколько французских книг и какая-то толстая французская грамматика. Я изучила ее с первой до последней страницы и дошла до того, что могла читать отцу моему французскую книгу по-русски. Он не знал иностранных языков. Кроме этих научных занятий, я имела в Усть-Сысольске и другие, отнимавшие у меня также много времени.

Побывав в первый раз на вечеринке у именинника – судьи (лицо очень почетное в то время в уездном городе) – я поражена была удивлением, когда вдруг раздалась хороводная песня, и хозяйка, взяв за руку одного из молодых людей, начала ходить с ним по зале; он взял другую даму, та опять другого кавалера и так продолжалось до тех пор, пока не составилась длинная цепь из всех молодых дам и мущин. Как скоро эта цепь сомкнулась в большой круг, началась какая-то хороводная игра, для которой выбирались одна или две пары мущин и дам. Для меня показалось это очень странным зрелищем: в Петербурге я слыхала, что играют в хороводы только крестьяне да крестьянки в деревнях, да еще где-то в Ямской в праздник, который называется Семик. Я, нисколько не стесняясь, объявила всем девицам, что у нас, когда собираются, то танцуют. Они откровенно признались, что слыхали о танцах, но что у них никто не умеет танцовать, да и музыки никакой нет в городе. Тогда я обрадовала их обещанием выучить их всем танцам, какие танцуют в Петербурге, а что касается музыки, то у нас был человек, который играл на скрипке. Родители мои завезли с собою целую семью людей, и этот доморощенный музыкант был сын нашей кухарки. Итак, на первом же вечере все молодые девушки решили, что начнут учиться танцовать и, выучившись, перестанут играть в хороводы. Вот у меня и было новое занятие – учить их: усердие их к этому ученью было так велико, что прежде чем наступила зима, они танцовали уже все танцы, каким я сама выучилась в пансионе: польской, вальс, экосез, мазурку и еще какой-то, теперь забытый мною, танец: tempete. Нельзя описать того удовольствия, какое чувствовали мои ученицы, когда в первый раз на чьих-то именинах раздались звуки скрипки нашего Егора, и все они пошли парами польской. С этих пор танцы так понравились всему обществу, что в лучших домах хороводы были совсем оставлены. Может быть, вы спросите: кто же научил танцовать мущин? – Сестры их; да, впрочем, молодых людей было очень немного в городе: сыновья купцов жили по большей части в Архангельске, в котором вели торговлю отцы их, а между чиновниками не было ни одного такого молодого, чтобы мог он пуститься в танцы; ученицы мои и не заботились о кавалерах, и превесело танцовали дамы с дамами.

Вместе с танцами мне удалось ввести некоторые новые порядки и в туалетах их. Самых богатых семейств было только два, и те были купеческие, и в городе было только два каменных дома, принадлежащие им. Все чиновничество было бедное. В обоих семействах было много дочерей. Все они носили на головах шелковые платочки, повязанные по-купечески. Я уговорила их оставить эту моду и носить волосы под гребенку, как носили тогда все молодые девушки в Петербурге. Они охотно согласились, выписали себе черепаховые гребенки из Архангельска; передние волосы завили в локоны, как также носили тогда. Для платьев сняты были фасоны с моих и моей матери платьев. Я была в 14 лет высока ростом и могла служить моделью для взрослых тамошних барышень. К тому же, обаяние Петербурга действовало так сильно на всю молодежь, что мне, петербургской барышне, верили на слово во всем, что я говорила им, и беспрекословно исполняли все советы мои и моей матушки, которая также скоро сошлась с матерями и старшими замужними сестрами моих молодых приятельниц. Они в самом деле сделались скоро моими истинными подругами. Я любила их всею душой за их искреннюю привязанность ко мне и покорность всем моим желаниям. Эту покорность довели они до того, что не прошло двух лет нашего знакомства, как они под руководством моим победили свою природную робость и, не видав никогда ни театра, ни чего-либо похожего на театральное представление, решились сыграть небольшую пьеску того времени: «Филаткина свадьба». Это представление до того понравилось всем, что даже старик-купец и хозяин того дома, где оно происходило, с удовольствием смотрел, как его дочери и подруги их разыгрывали свои роли.

Может быть, мы дошли бы еще до чего-нибудь лучшего на пути к цивилизации, но через два года над нами разразилась новая гроза: прислано было отцу моему повеление от вологодского губернатора, переехать на жительство в другой городок этой губернии: Никольск. И эта новая невзгода не поколебала того христианского терпения, с которым отец мой переносил судьбу свою. Что касается до меня, то я, вполне разделяя с отцом моим надежды на помощь Божию, плакала только о том, что расставалась с моими милыми подругами в этом бедном городке. Они плакали не менее меня.

(Воспоминания А. Ишимовой были написаны в 1875 году.
Вышеприведенный отрывок из них опубликован в журнале «Голос минувшего», № 2, 1923 г. Пунктуация и правописание сохранены).