Анатолий Пунегов: «Не каждый, кто смотрит, увидит…»

Сыктывкарский художник Анатолий Пунегов хорошо известен в среде профессионалов. При этом его имя редко звучит среди широкой публики, хотя с его дизайнерскими работами знакомы многие горожане. Пунегов не участвует в общественных акциях, да и его персональные экспозиции – огромная редкость. В феврале-марте 2020 года, после 27-летнего перерыва, прошла его персональная выставка «Художественные реконструкции» в Национальной галерее РК. Для многих посетителей галереи она стала по существу открытием Пунегова-живописца. Художник – автор концепции реконструкции интерьеров галереи. Мы встретились с Анатолием Пунеговым в его мастерской.

Импульс к рисованию

– Анатолий Васильевич, для начала вопрос традиционный: Вы с детства хотели стать художником ?

– Мой отец, Василий Александрович, был ветераном войны, имел контузию, но сумел отучиться даже в аспирантуре. Работал в Институте усовершенствования учителей – был лингвистом, писал учебники для коми школ. Институт в то время располагался в здании, где до революции была духовная семинария, а сейчас – Национальная галерея Коми. Так что в детстве я много времени проводил там. Поскольку прежде на берегу реки стояли церкви, семинария была связана с ними подземными ходами, и я по ним гулял. После, естественно, все это замуровали… Но когда я уже взрослым работал над реконструкцией здания для галереи, детские знания этих ходов пригодились.

Мама, Александра Ивановна, в девичестве Политова, родилась в Удорском районе, на Мезени, в деревне Макар-Ыб – это красивейшие места. Во время войны трудилась у себя на родине, а после пешком пришла в Сыктывкар, поступила в педучилище, затем окончила пединститут. Была учителем истории, 18 лет возглавляла 18-ю школу. Нас, детей, было четверо в семье: Владимир, Александр, Валерия и младший – я. Но мать родила шестерых (двое в детстве умерли).

Импульс к рисованию я получил от среднего брата, Александра. У него природное эстетическое чувство, он прекрасно рисовал. Сейчас эти навыки утерял…

Я проучился в школе до 8-го класса, а потом пошел в училище. У меня был одноклассник – Евгений Дейнека. Его отец, знаменитый певец Борис Дейнека, был солистом музыкального театра, сосланным в Сыктывкар. Однажды мы с Женей спустились в школьную столовую, стоим в очереди, и он говорит: «Тут в музучилище открылось отделение художников-оформителей, есть ли у тебя желание поступить?». Женя интересовался рисованием, но рисовал как самодеятельный художник. В общем, меня это заинтересовало.

На верхнем снимке: Анатолий и Людмила, свадебное фото.
На нижних снимках: автопортрет и портрет Людмилы.

Мимо комсомола и партии

– А в «художку» не ходили?

– Лет в 7–8 отец меня отвел в детскую художественную школу, она тогда находилась в двухэтажном деревянном здании на улице Карла Маркса, где сейчас стоит новая поликлиника. Но почему-то я не пошел туда учиться. Потом сам пошел во Дворец пионеров на кружок рисования. Несколько занятий походил, и мне это жутко не понравилось, поскольку преподаватель приходил, ставил какой-то натюрморт, говорил: «Рисуйте». И уходил. Ничего не объяснял, не показывал. И мне казалось: так я могу и дома рисовать, зачем мне сюда ходить? Поэтому так доморощенно отнесся к этому… Хотя очень хотелось научиться рисовать.

Так что подали мы с Евгением документы в училище. Причем Женя потом их забрал, не стал учиться. Он стал бизнесменом, уже взрослым приходил ко мне в гости в мастерскую в «деревяшке» (ныне снесенной) около 12-й школы – сейчас там стоит Дом дружбы народов. Мы то деревянное здание называли Вороньей слободкой. Почему? А не знаю. Там такой интересный коллектив разных художников собрался!

Когда я поступал в училище, принес свои домашние работы – меня с ними допустили к экзаменам, и я поступил.

У нас очень хороший курс был! Нелли Гайнерт, Ольга Тестова, Василий Кичигин, Александр Виноградов… Почти все они окончили детскую художественную школу, и мне, конечно, во время учебы приходилось труднее, чем им. К тому же я после 8-го класса пришел, и надо было еще учиться по общеобразовательным предметам – меньше времени было на предметы по специальности… Потом, когда учился в «Мухе», все время отвлекали история КПСС, политэкономия, научный коммунизм – ёпрст! Я брал эти талмуды, читал их перед экзаменами, а потом ловил себя на мысли, что думаю совершенно о другом, а полкниги уже прочитано. Снова начинал читать – и снова ловил себя на мысли, что думаю совсем о другом, а от книги ничего не отложилось. Тогда забрасывал эту книгу в дальний угол! Как будто чувствовал, что эта вся идеология – неправильная, она меня как-то все время нервировала.

Между прочим, я даже не был комсомольцем. Октябренком был, пионером тоже. Когда принимали в пионеры, я лежал в больнице – был неходячим. Так пришел отряд с горном, барабаном, и насильно повязали мне на шею галстук! А комсомола удалось избежать. Когда, окончив училище, я работал в «Горпромторге», комсомольские лидеры меня пытались привлечь в свои ряды. А я говорил: «Что, я лучше стану, если буду комсомольцем?». «Ну, нам такие люди нужны», – говорили мне. Потом, когда я после «Мухи» приехал в Сыктывкар и устроился в Художественный фонд, Анатолий Васильевич Копотин мне говорил: «Давай в партию вступай». Я спрашивал: «А зачем?». – «Нам такие люди нужны». А у меня мать была такой до мозга костей коммунисткой! Во время войны работала первым секретарем райкома ВЛКСМ, поднимала патриотический дух населения. Она даже умерла в день смерти Ленина – 21 января. Пришел я домой и говорю: «Мам, мне вот такое предложение поступило». А она мне: «Не смей, даже не думай». Почему она так сказала – до сих пор не понимаю…

– После училища куда подались?

– Закончив училище, я должен был три года отработать. И с 1979 по 1982 годы, до поступления в вуз, трудился в «Горпромторге» – оформлял витрины и многое другое. Кстати, тогда все думали, что с моим «блатом» имею все блага, а я даже не пользовался тем, что работаю в таком месте. А потом ушел оттуда, потому что появился такой человек – Геннадий Александрович Герчиков. Он был похож на Демиса Руссоса: такая же борода и комплекция. Очень предприимчивый – был у нас кем-то вроде современного продюсера. Позже, еще в советское время, он эмигрировал. И представьте картину: открывается дверь, к заказчику вначале входит живот, потом борода, а потом уже весь Герчиков. Это производило впечатление! Благодаря своему внешнему виду и умению разговаривать он умел добывать для нашей бригады из троих оформителей заказы, и мы очень неплохо тогда зарабатывали. Если директор фабрики или завода получал тогда 300 рублей, то мы зарабатывали и по 800. Оформляли магазины, ателье, работали в Доме быта… Сейчас я на все эти работы смотрю очень критически, но они уже не сохранились.

Когда работали в Худфонде, очень много огромных стендов оформляли. Тогда ведь была установка: на каждом предприятии – красный уголок или ленинская комната, руководители обязаны были это оформить соответствующе. К этому относились очень серьезно. Помню, мы с Герчиковым «пекли блины»: целыми пачками делали барельефы Ленина! У нас была форма из папье-маше, в нее заливали гипс, вкручивали арматуру, чтобы повесить на стену. Все, готово. Немножко подрезать стамесочкой или резачком, если какой изъян, пустоту случайную залепить – и к заказчику!

У входа в «Воронью слободку». С художниками Е.Шадриным и Г.Дмитриевым.

Под псевдонимом «Франц»

– Почему за высшим образованием Вы отправились именно в ЛВХПУ им.Мухиной – не в чисто художественный, а художественно-промышленный вуз? Чем Вас привлек дизайн?

– Во-первых, этот вуз был на слуху – один из сильнейших. Я два раза поступал – первый раз на «интерьер и оборудование», но не набрал баллов. Но и очень хорошо, что туда не поступил – потому что те, кто окончил это отделение и потом занимался проектированием мебели, – они все сухари и нетворческие люди.

Наше отделение называлось «Программно-системный дизайн». Потому что еще есть понятие «штучный дизайн». Штучный дизайн – это узкий профиль. Дело в том, что все культурно-бытовые предметы вокруг нас – мебель, чашки-ложки-поварешки – были придуманы дизайнерами, они «родились» из головы художника. И автомобиле-, самолетостроение, корабли-яхты, вплоть до космоса – все родилось как итог дизайнерской мысли. Это относится к понятию штучного дизайна. А у нас был более теоретический и углубленный курс – мы охватывали проблему целиком, ставили задачи, затем устраивали мозговой штурм и искали способы решения поставленных задач. Например, разработка фирменного стиля предприятия – вплоть до салфеток, униформы персонала и так далее. Этим и занимается программно-системный дизайн. А я еще попал на ЭУК – экспериментально-учебный курс, при нас уже организовалась кафедра.

Группа у нас получилась очень творческой – уже в середине учебы мы начали организовывать «квартирники» (квартирные выставки), а потом и вне стен училища выставляться. И это, как говорят сейчас, «торкало» людей – не оставляло равнодушным. Как это: дизайнеры выставляются, да еще так необычно! Тогда это было неожиданно и непривычно для других факультетов – монументалистов, дизайнеров моды. Дизайнеры одежды, конечно, классно рисовали, особенно человеческие фигуры. Ну им, конечно, это было надо по работе. Но они рисовали традиционно, а у нас был нетрадиционный подход.

В Сыктывкаре я получил диплом художника-оформителя, в Ленинграде – дизайнера. Эти специальности связаны, ведь оформление – это и есть дизайн, а дизайн – то же оформление. Правда, сейчас показывают разные передачи – там выступают художники-декораторы. Они не дизайнеры, а декораторы – занимаются украшательством. А дизайнер преображает пространство. Или создает с нуля.

– Кстати, еще в студенчестве Вы взяли себе псевдоним «Франц» и до сих пор свои работы подписываете так. Откуда взялся этот псевдоним, кто его придумал?

– Это родилось как-то совершенно спонтанно, потому что у нас в группе было несколько Анатолиев и нас надо было как-то различать. Вот однокурсники и придумали. Наверное, это по ассоциации с писателем Анатолем Франсом. В Питере меня только как Франца знают – так все и обращаются. Хотя знают, конечно, что я Анатолий Васильевич Пунегов…

Скорбящий ангел. 1992 г.

Грешница. 2005 г.

К монастырю. 2009 г.

В ожидании чуда. 2013 г.

От музеев до захоронений

– За Вами закрепилось звание самого востребованного художника-дизайнера Сыктывкара. Из Ваших дизайнерских работ какие Вам запомнились больше всего?

– После «Мухи» я всю сознательную жизнь занимался формированием выставок, оформил музей олимпийской чемпионки Раисы Петровны Сметаниной в ее коттедже. Первый вариант был в эркерной зоне ее дома, но этот музей находился напротив кухни Раисы Петровны, и было не очень удобно в бытовом плане, когда ходили экскурсии. Поэтому через некоторое время решили устроить музей на втором этаже в районе гаража – сделали там стрельчатые фальш-окна, которые в интерьере явились нишами-витринами для экспонатов. Еще оформил музей археологии ИЯЛИ Коми научного центра. Очень хороший музей получился – от палеолита до экспансии русских на Север. Оформлял выставку «Коми Экспо»… Вообще, разные выставки – художественные и декоративно-прикладного искусства.

Довелось оформлять и захоронения известных людей. Например, могилы писателей Геннадия Федорова, Геннадия Юшкова… С Юшковым целая история получилась. Он родился в деревне Красной Сыктывдинского района. Там у дороги лежал большой камень, принесенный ледником. Писатель завещал: когда умру, поставьте около моего захоронения этот камень. После его смерти приехала из Нижнего Новгорода младшая дочь писателя Юлия, заказала проект. Начали выкапывать этот камень – и оказалось, что над землей возвышалась только «вершина айсберга» – примерно одна четвертая. Весь этот камень был весом 15 тонн. Но его все-таки выкопали, привезли из деревни в Сыктывкар (писатель похоронен на Краснозатонском кладбище города). Перед установкой камня пришлось делать подушку – вызывали геологов, они изучили состав почвы, сделали заключения. Нам пришлось ввернуть рядом с захоронением винтовые сваи, связать все швеллерами, забетонировать, и только после этого мы смогли туда установить с уверенностью этот камень… Устанавливали с помощью подъемного крана, способного поднимать 50 тонн. Так у него колеса поднимались и рвались тросы! В конце концов скульптор Роман Бендерский нашел лопату и несколько метров мы еще прокопали, чтобы дотащить камень до нужной точки…

В общем, проблем это захоронение доставило, но мы как-то справились. Я предложил высечь на нем стихи Юшкова, используя стефановскую азбуку. Юлия согласилась, и один стих Геннадия Анатольевича выбит на камне этой азбукой.

Поскольку работы в нашем регионе мало, приходилось браться и за снежные скульптуры новогоднего городка на площади. Резал в 35-градусный мороз… Приходилось заниматься всем чем угодно, за что платили деньги. Даже реставрация икон была… После 1992 года с Альбертом Ракиным, который тогда был главным архитектором «Комигражданпроекта», работали над восстановлением здания, где сейчас расположена Национальная галерея Коми…

Предчувствие. 1994 г.

Приполярный Урал. Горное озеро. 2006 г.

Букет цветов. 2005 г.

Букет роз. 2001 г.

«Мне тесно…». 1985 г.

Натюрморт с красной бутылкой. 2018 г.            

Вместе с Людмилой

– У Вас много работ, по которым ясно, что вера, Бог, храм – для Вас не пустые звуки. Был у Вас период, когда реставрировали и писали иконы. Вы человек верующий?

– Да, конечно. Я не всегда был верующим, но меня всегда привлекали иконы. Они имеют какое-то магическое свойство, и им они воздействовали на меня. В детстве я даже пытался копировать мою любимую икону – Владимирской Божией Матери. Где-то в качестве иллюстрации ее встретил. И подписал ту работу: «Икона Владимирской Божией Матери, копия». Тогда, помню, сестра надо мной долго смеялась, и больше всего ее насмешило слово «копия»… Позже моя супруга Людмила устроилась на работу в Сыктывкарскую епархию писать иконы, и я ей поначалу помогал: делал доски, проделывал другие подготовительные работы. Она расписывала и стены в доме епископа Питирима, мы с моим коллегой Сергеем Михайловым тоже принимали в этом участие: расписывали потолок, делали из гипса огромные интерьерные амфоры, лепили колонны… А для придомовой территории мы с Людмилой делали из фанеры разных зверюшек: жирафов, зебр… Я проектировал несколько иконостасов: в селах Слудка, Додзь. А потом мы с женой занимались реставрацией икон.

Порой попадались очень миниатюрные иконки – для работы с ними мне пришлось приобрести специальную лупу с подсветкой. Делал икону Стефана Пермского и «птицу счастья» на въездной группе, что на границе с Архангельской областью. Правда, потом птичку расстреляли, перья с нее все пооблетали – охотники развлекались…

Реставрация икон заняла у меня достаточно большой период. Мне было интересно. Во-первых, изучить технику, ведь это искусство, совершенно отличное от светского. Во-вторых, во время этой работы надо постоянно молиться, поститься и пребывать в соответствующем духовном состоянии – стараться не грешить, как говорится. Хотя на этом свете не греша нельзя прожить…

– Ваша жена, художник Людмила Пунегова, погибла в 2013 году. За 8 лет, как ее нет, подросло поколение, которое не успело ее узнать как художника. А ведь Людмила Викторовна была талантливым живописцем, занималась керамикой… Вы задумывались о том, чтобы познакомить нынешних любителей изобразительного искусства с ее наследием: сделать каталог, альбом, провести выставку работ?

– Устройство выставки – всегда достаточно хлопотное дело. Коллеги по цеху просили это сделать, но пока у меня нет сил. Я держу это в своих планах и обязательно сделаю. И у меня, и в запасниках Национальной галереи есть работы Людмилы, которые можно показать.

Больше всего, конечно, она проявила себя в иконописи, хотя и в живописи у нее были удачные находки. Она самородок – училась в художественной школе, но институтов не оканчивала, а ходила на свободные курсы в Ленинграде, когда я учился в «Мухе». Мы с ней поженились еще в начале 1980-х. Когда я учился в вузе, сначала жил в общежитии с соседом-монументалистом из Монголии. А потом жена сказала, что надо попробовать жить вместе, и приехала ко мне. Я учился в институте, а она ходила на свободные курсы при «Мухе»…

– Почему так долго не было Вашей персональной выставки? Перерыв в 27 лет…

– Персональных я не делал, но участвовал во всех групповых выставках. В 1993-м у нас с Людмилой была «Выставка двоих». А к персональной не был готов, честно говоря, потому что выставка – это очень серьезное мероприятие. Ты как душу выворачиваешь напоказ. Может, у меня некая боязнь была – не знаю. Ну и я много был занят, когда оформлял чужие выставки, музеи – это меня отодвигало от собственной выставки живописи. Поэтому работ и эскизов накопилось много. Еще немножко поработать – и можно еще два больших зала заполнить.

А недавно я отправил 30 своих больших и маленьких работ в Питер – на коммерческую выставку. Там в помещении бывшего пивзавода на Курляндской, 49 обустроено арт-пространство, где проходят выставки, мастер-классы. Отправил работы, скрепя сердце, так как нужны деньги. Честно говоря, с картинами очень трудно расставаться, поскольку есть работы этапного характера, которые определяют некоторый период жизни. И их хочется оставить себе – в дальнейшем с ними можно участвовать в выставках…

Мысль или материя?

– Есть у Вас, как живописца, любимые жанры, материалы, техники?

– Больше пишу маслом, но нравятся и гуашь, акварель. А больше всего – масляная пастель, которая дает много возможностей. А вообще, работаю в разных материалах, потому что каждая тема требует собственного подхода и решения, чтобы это было выразительно и доступно.

– Есть любимые темы?

– Мне нравится сам человек и все, что о нем. Много внимания уделяю портрету. Мне больше удаются портреты декоративные: к этому я пришел, чтобы больше стилизовать и через декоративность передать психологическое настроение. Еще люблю пейзаж – и городской, и сельский, и просто виды природы. Мне это интересно. Через пейзажи пытаюсь передать настроение – и природы, и мое собственное, через отношение к природе.

В головах у людей почему-то только материальное, меркантильное… Но в конце концов придет время, когда люди «наедятся» всеми этими квартирами, машинами, обстановками, дачами и так далее. И обратятся к духовным ценностям. Современный художник Марк Костаби писал, что изобразительное искусство – немаловажная вещь в культурном воспитании человека и что в каждом доме должна висеть его картина – как телевизор. Смелое заявление, конечно.

Я думаю, что картина, которая тебя захватывает, заставляет думать, сопереживать, картина, на которую не надоедает смотреть, когда в ней «звучит» поэзия или музыка, – удачная картина. И думаю, что со временем люди обратятся к картинам как к литературным произведениям. Все-таки художник – он, как поэт или композитор, первичен. Мы с Вячеславом Кисловым постоянно спорим на тему, что первично: материальное или мысль. Я говорю, что сначала должна возникнуть идея, мысль. И редко случается, что ты смотришь на что-то – и какое-то пятно, структура в окружающем мире наталкивает тебя на мысль вроде: «Ага, это можно превратить в произведение искусства». Иногда, например, прихожу в поликлинику, смотрю на пол из мраморной крошки и вижу какие-то образы: ага, тут может что-то получиться. Стараюсь запомнить, и если при случае торкнет это воспоминание, оно может попасть на полотно. Я не зарисовываю, да и не всегда ношу с собой материал, куда можно сделать набросок.

А еще случается, что снится готовая картина: в композиции, цвете. Просыпаешься, ни на что не отвлекаешься и стараешься быстрее это где-то зафиксировать. Я все жду, когда ученые изобретут такой аппарат, который мог бы фотографировать сны! (Смеется.) У меня сны настолько реальны, что я порой путаю: может, в реале оно произошло? Или наоборот: вспоминаешь реальность и думаешь: не сон ли это был?

– Известно Ваше высказывание: «Через живопись можно увидеть проблемы дизайна, через дизайн – проблемы живописи». Что Вы имели в виду?

– Проблемы эти одинаковые – сделать жизнь человеческую лучше. Ради чего мы, художники, работаем? Чтобы жизнь человеческая лучше стала, чтобы человек мог замечать в обычном окружающем красивое. Зачем ездить на Багамы-Сейшелы? Все красоты можно увидеть и в нашей северной природе. Художник самые обычные вещи преподносит совершенно иначе, акцентируя на чем-то внимание. Человек смотрит на впечатлившую его картину и думает: «Так это я каждый день вижу!». Видел, но не замечал, а теперь замечает. Художник пытается открыть глаза обывателю. Правильно говорят: пока человек ребенок, он талантлив, гениален, только не надо забивать его способности и таланты. А потом он вырастает, быт его прибивает, мир его меняется, взгляды чаще всего становятся меркантильными, мысли – о материальном. Надо с этим как-то бороться. Ведь не каждый, кто слушает, услышит. И не каждый, кто смотрит, увидит. Надо это увидеть. Например, когда учился в училище, я не сразу увидел цвет. А потом бац! – и увидел, и мой преподаватель Виктор Григорьевич Залитко обрадовался: «Наконец-то Анатолий увидел цвет!».

– А потом Вы сами стали преподавателем в этом училище. Но ненадолго. Почему ушли?

– Когда окончил вуз, денег не хватало, и я работал на пяти работах: был почасовиком в училище, трудился в Худфонде, иллюстрировал учебники, пытался писать творческие работы и участвовал в конкурсах, создавал эмблемы, логотипы… А потом ситуация по финансам выправилась, и я себя разгрузил. За время работы в училище успел выпустить три курса. Среди моих учеников – Юрий Лисовский, Павел Микушев, Валерия Осташова, Владимир Осташов…

Деревня Макар-Ыб на реке Мезень. 2019 г.

Ваза с фруктами. 2005 г.

Стога. 1994 г.

Сон. 1992 г.

Портрет брата Александра. 2020 г.

Прилив. 2018 г.

Искусство и убожество

– Как Вам живется сегодня – как художнику и чисто по-человечески?

– Материально – не очень. И как художнику тоже, потому что материалы дорогие, а продать работу за соответствующую цену очень сложно. Тем более, по сравнению с тем, как это происходит на Западе. Меня спрашивают, почему я так интересуюсь политикой, и я отвечаю, что мы, художники, очень от этого зависим. Потому что если человек будет жить в достатке, то он и произведения искусства будет покупать. А если экономит на самом необходимом – понятно, что тут уже не до картин… Поэтому я за этим слежу и очень переживаю. И хочу, чтобы экономика выправилась в положительную для россиян сторону. Потому что то, что творится сейчас, – это катастрофа.

А в творческом плане – свобода есть. В советское время надо было изображать человека труда – без этого твоя работа через выставкомы не проходила. А сейчас делай что хочешь, лишь бы это «прозвучало» в плане настоящего искусства. В этом смысле художнику стало гораздо легче. Хотя, с другой стороны, стало очень много фальши, непрофессионального искусства, в том числе в городской скульптуре. Как, например, в случае со скандально известным памятником Михаилу Калашникову в Москве и другим подобным. А что за ужас устроили в Сыктывкаре около «Детского мира»?! Некоторые памятники в городе мне тоже совершенно не нравятся. Хотя кое-что у нас симпатично: кованая корова у здания Минсельхоза, металлическая рыба у ТЦ «РубликЪ»…

Сыктывкарские архитекторы Георгий Родионов и Людмила Бруниес предложили поставить на Стефановской площади, недалеко от памятника Ленину, часовенку. Увы, власти эту идею не поддержали. А я считаю, надо было ее возвести… А вот установленные там Доска почета и глобус – это колхоз и убожество, и с таким надо бороться. Наша задача – художников, архитекторов, дизайнеров – сделать городскую среду красивой, удобной, комфортной для обитания. И хотелось бы, чтобы власти прислушивались к предложениям художников…

– Каким Вы видите сегодняшнее художественное пространство Республики Коми?

– По сравнению с другими регионами, у нас очень сильный Союз художников. В последние годы он пополнился молодыми, но очень талантливыми ребятами. Они все – потенциальное будущее нашего изобразительного искусства. Если уже сейчас так показывают себя, то в будущем надо ожидать от них еще более удачное, сильное, выразительное.
Хотя есть и грустный момент. Я как-то сказал, что отделение дизайна Сыктывкарского университета надо закрывать. Все на это резко отреагировали: как так?! Но я сказал так не потому, что хотел кого-то обидеть. Просто профессия художника в настоящее время не востребована. Студенты учатся, тратят на учебу средства, государственные или личные, а потом не могут найти себе применения – во всяком случае, здесь. Многим приходится уезжать. Значит, надо закрывать отделение. Хотя мне очень жаль и преподавателей и студентов – талантливых, стремящихся творить…

Блюз напоследок

– Мало кто знает, что помимо живописи и дизайна Вы еще и музыкой занимаетесь…

– Музыку в школе я вообще ненавидел. На уроках пения просто рот открывал вместе со всеми – делал вид, что пою. Не знаю, почему не любил. А в 7–8-х классах мы организовали ансамбль, и я там на бас-гитаре играл. На гитаре играть я вообще научился в третьем классе. Сам научился. Потому что братья купили магнитофон, постоянно звучала музыка Высоцкого… Ну и когда в училище поступал, мне импонировало, что оно музыкальное, что там все музыканты учатся – оркестранты, дирижеры-хоровики… На общеобразовательные предметы я ходил со студентами, которые учились игре на фортепиано – это все откладывалось, производило на меня общее эстетическое впечатление.

А потом, когда я вернулся в Сыктывкар после вуза, соседи нам отдали инструменты. Они приехали из ГДР (муж был военным), привезли прекрасное старинное пианино «Карл Мензель» – сто лет ему было! И соседка отдала его нам, им не надо было. А через некоторое время сказала: «Забирайте аккордеон!». Вот он стоит – тоже немецкий. И мне так это понравилось, что я начал сам осваивать, настраивать, какой-то самодельный ключ приспособил… Позже купил профессиональный ключ, научился настройке – целую книгу по темперации прочитал. И так увлекся изучением музыки и игрой на фортепиано, что лет пять назад купил себе синтезатор. Это даже не синтезатор, а так называемая рабочая станция, на которой 17 звуковых дорожек, есть возможность наложения дорожек – заменяет целый оркестр! Это очень увлекательно. Соседей не терроризирую, поскольку играю в наушниках, и меня слышно только себе самому.

– А еще кроме гитары и пианино Вы самостоятельно научились играть на гармошке, губной гармошке, саксофоне, кларнете и варгане! Это вообще когда и как?

– А вот они все – стоят у меня. И губная гармошка, и кнопочная, и клавишная. А еще тульский баян и немецкий аккордеон. Я освоил, конечно, на уровне любительском – не профессиональном. Но могу воспроизвести на них любую мелодию. Правда, гармошка в этом смысле ущербна – на ней диезов не хватает… А на варгане научился играть, общаясь в «Мухе» с однокурсником-киргизом.

Это еще не все. У меня почему-то всегда была тяга к духовым инструментам. Не только кларнет с саксофоном, но и труба с выносной кулисой, тромбон… Вот тоже освоил уже взрослым. Ну нравится мне это.

– Вы еще и нотную грамоту освоили?!

– Ну конечно, а как иначе! (После этих слов берет гитару и начинает наигрывать, затем – на других инструментах.).

– Здорово! Правда, я не смогла узнать все произведения, что Вы играли…

– Ну вот последний наигрыш был собственного сочинения… А вообще, в основном меня привлекает блюз, он основа всего – и джаза, и рока. Это мелодии чернокожих американцев, которые были рабами. Они их напевали, чтобы немножко скрасить свою жизнь и тяжкий труд. Как говорят, блюз – это когда хорошему человеку плохо…

Беседовала Ирина САМАР

Фото Инны АЛЕКСАНДРОВОЙ и из личного архива А. Пунегова

[ads_color_box color_background=»#eee» color_text=»#444″]

Пунегов Анатолий Васильевич

Родился 11 октября 1959 г. в г. Сыктывкаре. В 1975-1979 гг. учился в Республиканском училище искусств, в 1982-1987 гг. – в Ленинградском высшем художественно-промышленном училище им. В.И. Мухиной. По окончанию учебы вернулся в Сыктывкар. В конце 1980-начале 1990-х преподавал в Республиканском училище искусств.

В 1990-е работал в творческом проектно-производственном предприятии «Арди». Занимался промышленным дизайном, проектированием малых форм, писал картины для офисов. Автор концепции реконструкции здания и Сада скульптуры Национальной галереи РК, совместно с С.К. Михайловым – автор дизайна государственных символов на зданиях Госсовета РК и Главы РК.

В разные годы участвовал в зональных выставках в Москве, Ленинграде-Санкт-Петербурге, Мурманске, Архангельске, Новгороде. Сыктывкаре. Зарубежные выставки: Финляндия (1997), Венгрия (1998).

Член Союза художников России с 1996 года, заслуженный работник культуры Республики Коми (2011 г.).

[/ads_color_box]